Блокадная Книга Алеся Адамовича И Даниила Гранина Читать
Адамович А., Гранин Д. Блокадная книга. Адамович А., Гранин Д.
Блокадная книга. Голод терзал, насмерть убивал детей на глазах у ленинградских матерей. И дети видели муки своих матерей, но поняли их по- настоящему, может быть, лишь спустя много лет, когда сами стали матерями, отцами. Магдалина билась и рыдала,Ученик любимый каменел,А туда, где молча мать стояла,Так никто взглянуть и не посмел. Анна Ахматова. У нас имеется несколько записей, где одновременно и об одном вспоминает мать и ее ребенок, теперь уже взрослый человек.
Вот один из таких современных рассказов Ольги Ивановны Московцевой и Валентины Александровны Гавриловой (дочь будем называть Валя, хотя она уже давно взрослая). Попрошу одну соседку, вторую, наберем дров - они тащат, я тоже дотащу до дому и скорей на дежурство. Потом эти дрова расколем и- на рынок, там рядом рынок был, Клинский. Мне- то самой нельзя стоять продавать. Я привожу ее на тележке еле живую, чтобы она только стояла около этих дров, чтобы чувствовалось, что есть человек. И вот, знаете, один раз такой посчастливился нам день: подошла ко мне женщина и сказала: .
- Купить книгу «Блокадная книга» автора Алесь Адамович, Даниил Гранин и другие произведения в разделе Книги в интернет-магазине OZON.ru.
- Купить книгу « Блокадная книга » автора Алесь Адамович, Даниил Гранин и другие произведения в разделе Книги в интернет-магазине OZON.ru.
- Алесь Адамович, Даниил Гранин. 900 дней противостоял Ленинград вражеской осаде, .
- Фильм снят по книге Алеся Адамовича и Даниила Гранина " Блокадная книга ". В 60-70-х годах прошлого века они записывали рассказы.
- Алесь Адамович, Даниил Гранин Блокадная книга. Всё о книге: оценки, отзывы, издания, переводы, где купить, скачать и читать.
Адамович Алесь (Александр Михайлович), Гранин Д. Блокадная книга ( отрывки). Адамович А., Гранин Д. Историю блокадного Ленинграда рассмотрим на примере 'Блокадной книги' Даниила Гранина и Алеся Адамовича. Эта книга - повествование о городе-мученике, основанное на живых свидетельствах блокадников. Педагогическая мастерская по произведению Даниила Гранина и Алеся Адамовича " Блокадная книга " - это модель занятия, которая создает условия. Даниил Гранин назвал девятьсот дней блокады Ленинграда "эпопеей человеческих страданий".
Я вам свою квартиру не покажу. А только вы мне к дому подвезете и свалите эти дрова.
А мне нужно и дрова везти и Валю тащить на санках.- Вы дрова везли, а ее посадили наверх? Ольга Ивановна: - Да, она не ходила.
Ну, я ей крупу сюда запрятала и говорю: . И вот мы привезли крупу домой. Уж Валя эту крупу берегла, ведь она за хозяйку у меня была. Я приду с работы, она нальет мне супу и считает, сколько крупин. До того досчитается, что суп холодный. Я заплачу, мне тепленького хочется с улицы, а она все считает: .
Знаете, с головой у нее что- то было- она была как ненормальная. Валя: - Да, я была ненормальная. Ольга Ивановна: - Как ненормальная: у нее ни памяти не было, ничего.- А это какой год был? Ольга Ивановна: - Да, да, да.
До Ладоги, я еще не работала на Ладоге. На Обводном был оборонный завод, там муж работал. Меня и взяли туда в охрану- я уже больная была, у меня была третья группа инвалидности. Вот отсюда дрова и брали. Это до Ладоги было. Валя: - Тогда давали шроты, дуранду..
Ольга Ивановна: - У меня шерсть была, я вязала чулки, повару отдавала. Что было, я все ей давала, а она мне луковичку даст, шелуху отдаст. Из шелухи я делала котлеты картофельные, из дрожжей суп дрожжевой делала. Из клея сделала студень (клей вот этот, которым клеют). Я не могла есть, а Валя ела.
Она ела с удовольствием этот клей как студень.- А насчет крупы это ей врач внушил в больнице? Ольга Ивановна: - Да, да. У нее с легкими было неблагополучно, все время с легкими было неблагополучно.
И вот, значит, врач ей давал соевое молоко. Придет она и делает вроде кофе. Я хочу, чтобы она съела, а она - чтобы я. А если я буду есть, а ты нет- ты умрешь тогда, но и я без тебя. Мне приходилось уступать ей и все делить поровну. И потом: продукты получала она. Вот вижу- половиночка конфетки осталась.
Я только половину конфеточки. Доктор сказал, чтобы мы все поровну ели, все поровну. Тогда мы будем с тобой жить. Валя: - Относительно того, как спастись в таких условиях, по радио ленинградскому, например, говорили: . У меня хватало сил делить пополам.
Я за окно почему- то прятала, за раму, потому что крысы были, мыши. А потом уже, ни мышей, ни кошек, ни собак- ничего в Ленинграде не было. И вот я делила так: кусочек съедала утром, кусочек вечером. Я прислушивалась к тому, что говорили по радио. Ольга Ивановна: - У нас был котенок. Я говорила- унесите его куда- нибудь.
А крестный пришел и говорит: отдайте его мне, я его съем. А Валя как заплачет: ! Кошечку хочешь съесть! Но только туда нельзя ходить, нельзя смотреть.
Кончится война, и тебе тогда вернут. Уговорили. Валя: - И еще запомнилось: мне очень хотелось жить. Я так хотела жить, так велика была сила эта, что я была готова подчиняться всему, что говорили, всем советам, только бы выжить! Просто удивительно как- то! Еще мне запомнилась продавщица, которая выдавала нам паек.
Были случаи, когда не выдавали пайка: не было муки или хлебозавод не выпустил хлеба по каким- то причинам. Даже такие случаи были!
А вот когда все было благополучно и хлеб привозили, это были очень большие буханки. На меня производило впечатление, что они очень большие были. И продавщица не могла буханку хлеба разрезать ножом, она ее рубила топором. Это я очень хорошо помню. Булочная находилась в нашем доме, в доме семьдесят шесть. Тут мы и блокаду пережили. И вот она топором рубила эти буханки, чтобы отрубить маленький кусок- сто двадцать пять граммов.
Вперед не отоваривали, потому что мало было в Ленинграде таких возможностей, чтобы вперед отоваривать. И у меня тогда была мечта: !
Неужели мы доживем до того времени, когда в булочной будут полные полки хлеба?! Я не мечтала о каких- то булочках, хотя бы только хлеба были полные полки. Но до сих пор мы сушим сухарики, не выбрасываем хлеб. Ольга Ивановна: - Она говорила, что мы будем очень богато жить, когда у нас будет вдоволь хлеба и соли (ведь и соли тогда не было), будем с тобой пить кипяток с солью и хлебом! Валя: - И еще такой момент я запомнила.
Мы жили рядом с Варшавским вокзалом: Московская застава, много заводов, рядом Бадаевские склады. Поэтому и бомбили очень сильно этот район. Пулковские высоты недалеко, и Московский район принимал все эти снаряды. Как только начинали бомбить, я себя считала счастливой, что живу в первом этаже, потому что сверху все бежали к нам прятаться.
Обычно первый этаж считался плохим: темновато там, сыровато, а во время войны это было большое счастье. Это, может быть, нас спасло, потому что в наш дом много снарядов попадало в четвертый этаж, в третий, и тогда все бежали к нам спасаться. Мама меня в этот момент так наряжала: она снимала с меня мое детское пальто и надевала свое, потому что оно было из бостона, с меховым воротником и было все- таки подороже, чем мое детское. Она вешала мне мешочек на шею и туда клала карточки и свои и мои и говорила: мало ли что может случиться, на первое время, на первый месяц у тебя будут карточки, ты мои вещи продашь, мое пальто как- то просуществуешь, а может быть, блокаду прорвут, и ты сумеешь эвакуироваться..
Она жила чуть дольше, чем могла жить, если даже потом смерть, иссушив, сваливала. Совсем руки, ноги холодные. И, знаете, я вставала и что- то делала. Этого я просто сейчас объяснить не могу. Тут и наука должна была что- то пересматривать или вспоминать забытое. По- моему, я в блокаду лежала один день.
Ляпин, доктор физико- математических наук, профессор математики, сам все это и наблюдавший и переживавший, высказался так: . Я говорил с врачами в этот период, потом они это подтвердили. Ведь нормально люди себе представляли, что человек - это вроде печки: пока дрова подкладывают - печь горит, если нет дров, их не подкладывают, дрова сгорели- и печка потухла! Ну а человеку подкладывают там всякие калории, на этих калориях он живет, действует. А когда их нет, то расходуется то, что накоплено в организме: жировые отложения, мускулы.
Но часто человек умирал тогда, когда в его организме какой- то еще небольшой запас калорий - в физическом, примитивном смысле- оставался: печка работать еще могла, а он умирал. Человек- то все- таки не печка. Человек очень сложное устройство, необычно сложное. В этом отношении важную роль играло то, как человек себя вел, (насколько он мог бороться. Я помню людей в начале голода, которые перестали мыться, перестали бриться. Если получали по карточкам, то тут же, в магазине, все съедали сразу.
Если давали на три дня, они съедали все в один день, а потом у них ничего не было. И это не ужасные, безвольные люди, нет, нормальные, хорошие люди. Они исходили из принципа той же самой печки: на движение человека тратятся калории, калорий не хватает, надо лежать, лежать столько, сколько можно. Не надо шевелить пальцами, надо лежать.
И это было ошибкой, потому что человек не печка. Правда, идешь по комнате, тем более умываешься, тем более холодной водой, тратишь на все это какие- то калории. А на самом деле так ты продолжаешь оставаться человеческим существом, которое в какой- то степени функционирует. Надо сказать, что многие люди в этом отношении стали на позицию соблюдения жесткого режима, конечно, режима, соответствующего тем условиям, которые были, но это было твердо на каждый день. Для тяжелого периода блокады обед состоял из кипятка, в котором размачивали пятьдесят граммов несъедобного хлеба.
Ели из тарелки ложкой. Можно подумать, что я о пустяках говорю: не все ли равно, когда съесть свои сто двадцать пять граммов, размачивать хлеб или нет, есть ложками или так.
Нет, и это было важно. Надо было создать какой- то ритм, похожий на жизнь нормального человека. Это я знаю по себе, знаю по своим близким, знаю и слышал от врачей, которые могли наблюдать все это в массовом порядке. Конечно, это не гарантия; естественно, что в конце концов никакой режим не действует, если человек не получает пищи, рано или поздно смерть его захватит. Повторяю, это не гарантия, но это отодвигало насколько можно гибель.
Надо сказать, что я свои мысли, свои чувства старался держать в норме, опускаться так, как опускались некоторые люди,- это было неправильно и ошибочно. Дневник матери, Фаины Александровны, особенно интересен: медицинская сестра, писавшая его, не только яркая личность с трагической материнской судьбой, но и человек с литературным даром. Она и сыну подсказала записывать.
Когда студента- медика мобилизовали в армию, она взяла толстую тетрадку, сказала: . Есть в записках ее сына врача Бориса Прусова странички, затрагивающие ту же проблему калорий - пищевых и, так сказать, . Работала когда- то операционной сестрой у профессора Грекова в Обуховской больнице.
И потом работала в хирургии в больнице Софьи Перовской. Благодаря нашей маме, мы и выжили, потому что как- то она поднимала дух всех нас. Мы не опускались: мы мылись элементарно, делали себе какую- то ванну. Причем очень интересно, что у нее была своя теория, которая, кстати, подтвердилась жизнью: не залеживайтесь, не залеживайтесь! Когда я как медицинский работник пытался ей возражать: ! Когда ты лежишь, то ведь энергии тратится меньше, питания ведь надо меньше.